Золото Соломона - Страница 78

Он не ошибся в догадке: огонёк отделился от стены, и луна осветила сержанта Боба.

— Должен признать, что я уклонился, вашблагородь.

— Такие поручения вам не по душе?

— Надо дать молодым случай отличиться. Они не так часты теперь, когда война поутихла.

— В другой части города, — сказал Даниель, — говорят не «поутихла», а «закончилась».

— В какой такой части? — переспросил Боб, разыгрывая старческую непонятливость. — В Вестминстере? — произнёс он с безукоризненным выговором, но тут же вновь перешёл на жоховский кокни: — Вы ведь не о клубе «Кит-Кэт»?

— Нет, но в клубе говорят так же.

— Учёным, может, говорят так. Солдатам — иначе. Язык вигов раздвоен, как у змея-искусителя.

Какая-то нехорошая возня происходила в конюшне у основания Кирпичной башни, где, покуда доктор Уотерхауз и сержант Шафто разговаривали, успели зажечь факелы. Грохнули снимаемые замки, и тут же раздались крики, каких Даниель не слышал с медвежьей травли в Ротерхите. Здесь, на удалении, они звучали не слишком громко, но самая их пронзительность заставила Боба и Даниеля умолкнуть. Внезапно голоса стали выше и громче. Даниель втянул голову в плечи: ему подумалось, что узник вырвался. Застучали сапоги, раздался возглас-другой, и наступила короткая тишина, которую сменили вопли на языке из чудных гласных и непривычных слогов.

— Я слышал брань на многих языках, но этот для меня внове, — заметил Боб. — Откуда арестант?

— Из Московии, — заключил Даниель, послушав ещё немного. — И он не ругается, а молится.

— Если так московиты говорят с Богом, не хотел бы я услышать, как они чертыхаются.

После этого все движения в конюшне сопровождались звоном железа.

— На него надели ошейник, — с видом знатока объяснил Боб. Звуки стали тише, потом смолкли. — Теперь он в Тауэре. Да смилуется над ним Бог.

Боб вздохнул и посмотрел вдоль улицы в направлении полной луны, висевшей низко над Лондоном.

— Пойду-ка я отдохну, — сказал он. — И вам советую, если вы собираетесь туда.

— Куда?

— Туда, куда направит нас русский.

Даниель не сразу сообразил, что это подразумевает.

— Вы имеете в виду, его будут пытать… он сломается… и сообщит, где…

— Теперь, когда он у Чарльза Уайта в Тауэре, это вопрос времени. Идёмте, я найду вам место подальше от шума.

— От какого шума? — удивился Даниель, поскольку Минт-стрит в последние несколько минут была на удивление тиха. Однако, пока он шёл вслед за Бобом Шафто, из амбразуры Кирпичной башни начали доноситься крики.

Река Темза. На следующее утро (23 апреля 1714)

— В конце концов московит добровольно сообщил нужные сведения, — сказал Исаак.

Они с Даниелем стояли на юте «Аталанты». С того времени, как русского привезли в Тауэр, прошло двенадцать часов.

В первый из них Даниель тщетно пытался уснуть в офицерском помещении Собственного её величества блекторрентского гвардейского полка. Затем весь Тауэр подняли по тревоге. Во всяком случае, так показалось донельзя раздражённому старику, который мучительно хотел спать. На самом деле подняли только Первую роту. Для остальных обитателей Тауэра это была приятнейшая разновидность ночной тревоги — такая, что позволяет перевернуться на другой бок и вновь уйти в сон.

После недолгой суматохи, которую он почти не запомнил, потому что засыпал на ногах, Даниеля выпроводили из Тауэра тем же путём, каким сюда провели, и погрузили на «Аталанту». Отыскав каюту, он рухнул на первый же предмет, видом напоминавший койку. Некоторое время спустя его разбудило солнце; выглянув в окно, Даниель увидел, что они всё ещё в четверти мили от Тауэрской пристани. Обычное дело: их сперва торопили, теперь заставляют ждать. На пути к неведомой цели произошла какая-то заминка. Он натянул одеяло на лицо и снова уснул.

Когда он проснулся окончательно, разбитый, грязный и с дурной головой, и вышел на палубу помочиться за борт, то с удивлением увидел вокруг открытую местность. Судя по тому, что ширина реки здесь составляла не меньше мили, они приближались к концу отрезка между Иритом и Гринхайтом, то есть одолели почти половину расстояния от Лондона до моря.

Чтобы добраться до борта, ему пришлось с извинениями протискиваться через целую толпу драгун. На «Аталанту» погрузили всю Первую роту — более ста человек. Даже если половину затолкали в кубрик, на верхней палубе осталось столько, что солдаты не могли даже сесть. Матросы, чем пробивать себе дорогу, бегали, как пауки, по снастям над головой. По счастью, как на всех приличных кораблях, ют был отведён офицерам; этот высокий статус распространялся и на членов Королевского общества. Вскарабкавшись по трапу на ют, Даниель обрёл и свободу движений, и местечко у борта, чтобы подышать свежим воздухом, помочиться и сплюнуть липкую гадость, скопившуюся во рту за время сна. Юнга, возможно, встревоженный количеством жидкости, которую отправил за борт и без того иссохший старик, принёс ему черпак воды.

В довершение счастья вскоре подошёл Исаак.

— Добровольно… — повторил Даниель, старясь не выказать брезгливости.

— Ему предложили выбор: терпеть заточение и допросы в Тауэре до конца дней или сказать, что знает, и вернуться в Россию. Он выбрал Россию.

— Коли так рассуждать, то каждый, говорящий под пыткой, делает это добровольно, — заметил Даниель. В обычных обстоятельствах он поостерёгся бы колоть Исаака, но сейчас был совершенно разбит, а главное, лишь вчера оказал тому значительную услугу.

Исаак ответил:

— Я видел, как московит вернулся в камеру своими ногами. То, что с ним сделали, не страшнее — хотя, возможно, мучительнее — порки, которой вон тех солдат подвергают за малейшую провинность. Мистер Уайт умеет разговорить узников, не причиняя им непоправимых увечий.