Золото Соломона - Страница 90

— Ясно. Трудно устоять перед таким убеждением.

— Не так трудно, когда есть Мальборо, вон там. — Кивок в сторону восточного горизонта. — Но есть и другое давление, ещё более сильное, со стороны Болингброка.

— Что сделал милорд Болингброк?

— Пока ничего. Хотя к чему-то готовится.

— К чему?

— Он составляет список всех капитанов, полковников и генералов. И по словам Уайта, который проговаривается, якобы спьяну, Болингброк скоро предложит им выбор: продать офицерские патенты или подписать документ, по которому они обязуются служить королеве безусловно.

— Продать якобитам, надо думать.

— Надо думать, — с ехидцей повторил Боб.

— И когда королева на смертном одре решит, что корона должна перейти её брату (я не стану кривить душой, называя его подменышем), армия поддержит этот декрет и впустит Претендента в Англию.

— Сдаётся, что к этому идёт. И таким, как полковник Барнс, сейчас нелегко. Маркизу Равенскару можно вежливо отказать. Однако слова Болингброка — как Норский буй: надо выбирать, и потом уже не свернёшь.

— Да, — отвечал Даниель. Он не стал говорить очевидное: что Барнс, верный Мальборо, не пойдёт за Болингброком. Однако Боб прав: ему придётся выбирать. Нельзя сказать «нет» Болингброку, не сказав «да» Равенскару.

Некоторое время Даниель стоял и злился на Болингброка: какая глупость толкать людей вроде Барнса в объятия противоположного лагеря! Он паникует — других объяснений нет. А паника, как известно, заразительна: судя по вопросам, которые Барнс и Шафто задают Даниелю, она уже начала распространяться.

Да, но почему они обратились к нему? Барнс, шутка ли, командует драгунским полком и, если хоть десятая часть его и Шафто намёков хоть на чем-то основана, поддерживает связь с Мальборо.

Как там Барнс сказал несколько минут назад? «Все перепуганы до смерти». Внешне это относилось к Исааку и его страхам касательно Лейбница. Однако, возможно, Барнс имел в виду себя.

Или действительно всех. Роджер Комсток, маркиз Равенскар, так демонстративно весел, что не кажется напуганным. Однако, по словам Боба, он вербует армию, а это не похоже на поведение человека, спокойно спящего по ночам.

Кто не напуган? Даниелю пришёл на ум только Кристофер Рен.

Если герцогиня Аркашон-Йглмская и напугана, она этого не показывает.

Может быть, не напуган Мальборо. Трудно сказать, пока он в Антверпене.

Вот и все, кого он сумел вспомнить.

И тут Даниель пережил одно из тех странных мгновений, когда он словно отделился от тела и увидел себя с высоты чаячьего полёта. И задумался: для чего ему, на исходе дней, составлять скучные перечни, кто напуган, а кто нет? Неужто члену Королевского общества нечем больше занять время?

Ответ был вокруг, он нёс их, спасая от смерти в речных волнах: Надежда. Согласно мифу, последнее, что вышло из ящика Пандоры. Почувствовав на горле липкие пальцы страха, Даниель почти физически возжаждал надежды. И, может быть, надежда не менее прилипчива, чем страх. Он хочет заразиться надеждой и пытается вспомнить людей, вроде Рена и Мальборо, от которых её можно перенять.

По крайней мере в качестве гипотезы сойдёт. И описывает не только его поступки, но и чужие. Почему принцесса Каролина вызвала Даниеля из Бостона? Почему мистер Тредер хотел объединиться с ним в клуб? Почему Роджер рассчитывает на него в задаче о нахождении долготы, а Лейбниц — в создании думающей машины? Почему такие, как Сатурн, таскаются за ним по Хокли-в-яме, прося духовных наставлений? Почему Исаак хочет заручиться его помощью? Почему мистер Бейнс просил, чтобы Даниель позаботился о его дочери в Брайдуэлле? Почему полковник Барнс и сержант Шафто осаждают его вопросами?

Потому что все они напуганы, все, как Даниель, жаждут надежды, а потому ищут человека, который её им даст. Мысленно перебирая, кто напуган, а кто нет, они по какому-то чудовищному недоразумению заносят Даниеля в колонку «не напуган».

Поняв это, Даниель расхохотался. Боб мог бы оторопеть. Но поскольку Боб привык считать, что Даниель не напуган, он расценил его смех как очередной признак редкостного присутствия духа.

Как тут быть? Даниель подумал, не нанять ли гравера, чтобы напечатать листки, в которых он, Даниель Уотерхауз, провозгласит миру, что едва ли не поминутно обмирает со страха. В других обстоятельствах это был бы самый разумный выход — позорный, разумеется, зато честный. И самый быстрый способ избавиться от страждущих, которые мечтают припасть к его якобы неиссякаемому источнику надежды.

Но это если относиться к мифу о ящике Пандоры по-детски, то есть считать надежду ангелом. Может быть, Пандора на самом деле чёртик из табакерки, а надежда — заводная фигурка, deux ex machina.

Бог из машины. Даниель много занимался театральной машинерией, холодным взглядом наблюдал её действие на зрителей.

Он даже пережил долгую фазу презрения к театру и к людям, которые платят деньги за то, что их дурят.

Однако вернувшись в Лондон (где есть театры) из Бостона (где их нет), Даниель убедился, что был неправ в своей строгости. Лондон лучше Бостона. Англия — более развитая страна, в том числе из-за театров. Нет ничего плохого в том, что людей дурят актёры или машинерия.

Даже если надежда — механическая игрушка, выскакивающая из ящика Пандоры при помощи рычагов и пружин, — в ней нет ничего дурного. Если куча людей почему-то вообразила, будто Даниель не напуган, и теперь черпает из этого надежду для себя и для других, то можно лишь радоваться. Даниель должен оставаться на сцене, должен играть свою роль, пусть сто раз искусственную. Поскольку таким образом он побеждает заразу паники, заставляющую таких, как Болингброк, затевать беспредельно глупые игры. Искусственная, механическая надежда может порождать надежду подлинную — вот где истинная алхимия, превращение свинца в золото.