Золото Соломона - Страница 61

К оглавлению

— С чего вы взяли, что они всего лишь графини?

Даппа взглянул пристально, но по огоньку в Элизиных глазах понял, что его дразнят.

— Просто догадка, — сказал он.

— Ну так гадайте дальше. Я не добавлю ничего сверх того, что вы сами поняли.

— А почему Антверпен? Чтобы встретиться с герцогом Мальборо?

— Чем меньше я вам скажу, тем меньше выспросят у вас люди из разряда тех, что пялятся на мой дом в подзорные трубы.

— Что ж… коли так… давайте лучше говорить о моей книге! — поспешно отвечал Даппа.

Элиза довольно улыбнулась, словно говоря, что это куда боле приятная тема, и на миг замолчала. Даппа понял, что сейчас она произнесёт приготовленную заранее речь.

— Не забывайте, что я не стала бы противницей рабства, если бы не побыла рабыней! Большинству англичан оно представляется вполне разумным установлением. Рабовладельцы утверждают, будто никаких особых жесткостей нет, и невольникам живётся хорошо. Большинство европейцев охотно верят в эту ложь, какой бы нелепой ни казалась она нам с вами. Люди верят, что рабство не так уж дурно, поскольку не испытали его на себе. Африка и Америка далеко; англичане любят пить чай с сахаром и не желают знать, откуда он взялся.

— Я заметил, что вы не положили себе сахара.

— А по тому, что кроме хорошей кости у меня есть ещё и зубы, вы можете заключить, что я вообще не употребляю сахара. Наше единственное оружие против нежелания знать — истории. Истории, которые собираете и записываете вы один. В ящике под лестницей у меня хранится стопка писем примерно такого содержания: «Я не видел в системе рабства ничего дурного, однако ваша книга раскрыла мне глаза. Хотя почти все рассказы в ней слезливы и однообразны, один растрогал меня до глубины души; я перечитываю его вновь и вновь и понимаю всю гнусность, всю бесчеловечность рабства…»

— Какой? Какой из рассказов так тронул читателей? — завороженно спросил Даппа.

— То-то и оно, Даппа: они пишут о разных рассказах, каждый о своём. Такое впечатление, что если представить публике достаточно много историй, почти любой найдёт ту единственную, которая говорит его сердцу. Однако нельзя предсказать, какая это будет.

— Значит, то, что мы делаем, подобно стрельбе картечью, — произнёс Даппа. — Некоторые пули поразят цель, но неизвестно какие — так что выпустим их побольше.

— Картечь имеет свои достоинства, — кивнула Элиза, — но ведь корабль ею не потопишь?

— Да, миледи.

— Так вот, мы выпустили достаточно картечи. Большего мы ей не добьёмся. Теперь, Даппа, нам нужно ядро.

— Один невольничий рассказ, который тронет всех?

— Да. Вот почему меня не огорчает, что вы не собрали в Бостоне ещё картечи. Разумеется, обработайте то, что у вас уже есть, и пришлите мне. Я напечатаю. Но потом — никакого рассеянного огня. Примените свои критические способности, Даппа. Найдите тот невольничий рассказ, который будет больше, чем просто душещипательным. Тот, что станет нашим пушечным ядром. Пора топить невольничьи корабли.

Клуб «Кит-Кэт». Вечер того же дня

— Я уверен, что за нами наблюдают, — сказал Даниель.

Даппа рассмеялся.

— Вот почему вы так старались сесть лицом к окну? Думаю, за всю историю клуба никому ещё не приходило желание смотреть на этот проулок.

— Можете обойти стол и сесть рядом со мной.

— Я знаю, что увижу: множество вигов пялятся на дрессированного негра. Почему бы вам не обойти стол и не сесть рядом со мной, чтобы вместе полюбоваться голой дамой на этой удивительно большой в длину и маленькой в высоту картине?

— Она не голая, — резко отвечал Даниель.

— Напротив, доктор Уотерхауз, я различаю в ней неопровержимые признаки наготы.

— Однако назвать её голой — неприлично. Она — одалиска, и это её профессиональный наряд.

— Может быть, все взгляды, которые, по вашему мнению, устремлены на нас, в действительности прикованы к ней. Картина новая, от неё ещё пахнет лаком. Пожалуй, нам лучше было сесть под тем пыльным морским пейзажем. — Даппа указал на другое длинное и узкое полотно, изображавшее голландцев за сбором съедобных моллюсков на очень холодном и неуютном берегу.

— Мне случилось видеть вашу встречу с герцогиней Аркашон-Йглмской, — признался Даниель.

— «Де ля Зёр» — менее официально, — перебил Даппа.

Даниель на мгновение опешил, потом скроил кислую мину и покачал головой:

— Мне непонятно ваше веселье. Напрасно я заказал вам асквибо.

— Я слишком долго на суше — видимо, меня слегка укачало.

— Когда вы отплываете в Бостон?

— Значит, переходим к делу? Мы намеревались отплыть во второй половине апреля. Теперь думаем в начале мая. Что вам нужно оттуда забрать?

— Работу двадцати лет. Надеюсь, вы обойдётесь с ней бережно.

— Что это? Рукописи?

— Да. И машинерия.

— Странное слово. Что оно означает?

— Простите. Это театральный жаргон. Когда ангел спускается на землю, душа воспаряет на небеса, извергается вулкан или что-нибудь ещё невероятное происходит на подмостках, люди за сценой называют машинерией различные пружины, рычаги, тросы и прочее оборудование, посредством которого создаётся иллюзия.

— Я не знал, что у вас в Бостоне был театр.

— Вы ошибаетесь, сэр, бостонцы бы такого не допустили — меня бы выслали в Провиденс.

— Так как же у вас в Бостоне оказалась машинерия?

— Я употребил слово иронически. Я построил там машину — вернее, за рекой, в домишке между Чарлзтауном и Гарвардом. Машина не имеет ничего общего с театральной машинерией. Её-то я и прошу забрать.