Золото Соломона - Страница 37

Последний и самый короткий из противопожарных разрывов был уже почти в Саутуорке, на семи восьмых пути. Дальний его конец венчало каменное сооружение, древнее с виду, хотя и насчитывающее всего триста лет. Самое высокое на мосту, оно служило одновременно сторожевой башней и преградой на пути нежеланных гостей. Его возвели в те времена, когда военные действия были незатейливей, и если дозорный на башне видел подступающих с юга французов или сарацин, он опускал решётку и бил тревогу. Называлось это Большие каменные ворота.

Последний из фахверковых домов стоял над одной опорой моста, Большие каменные ворота — над следующей к югу, а противопожарный разрыв между ним совпадал с самым широким из двадцати пролётов Лондонского моста. Назывался он Рок-лок. Пассажирам, рискнувшим преодолеть в лодке стремнину под мостом, иногда предлагали сделать крюк и пройти Рок-локом, как наиболее безопасным; впрочем, у ветеранов это считалось малодушием.

Открытый участок моста загадочным образом притягивал мечтателей и безумцев. Один из таких (трудно сказать, безумец или мечтатель) стоял спиной к проезжей части, лицом к Темзе. Человек этот, одетый в розовый камзол, не любовался видами западного Лондона. Свесив седую, коротко остриженную голову через парапет, он смотрел на водорез под мостом и, взмахивая тростью чёрного дерева, приговаривал: «Полегче, полегче, помни, зачем ты это делаешь — если он треснет и молоко будет вытекать, то вся работа насмарку». Слова звучали бредом умалишённого, однако произносились с усталым спокойствием человека, который командует другими не первый год.

Сбоку от мостовой стоял, задрав голову, солдат в красном мундире. Даниель посторонился, чтобы не мешать прохожим, и проследил взгляд солдата. Тот смотрел на крышу Больших каменных ворот, где трудились двое молодцов в старых грязных рубахах.

Большие каменные ворота, наряду с Ладгейтом, Темпл-баром, Олдгейтом и ещё несколькими, входили в число старейших. В соответствии с древней чтимой традицией, общей для почти всех культурных народов, на таких воротах выставляли останки казненных преступников, чтобы даже неграмотный видел, что вступает на территорию, где блюдётся закон. Для этих целей над Большими каменными воротами были закреплены длинные железные пики, расходящиеся, как лучи тёмного нимба от чела падшего ангела. На концах их всегда красовались десять-двадцать голов в разной стадии разложения. Когда с Тауэрского холма или с многочисленных лондонских виселиц привозили новые головы, место для них освобождали, сбрасывая старые в реку. Здесь, как во всех прочих сферах английской жизни, царила строгая иерархия. Головы знатных изменников, казнённых в Тауэре, оставались на пиках долго по истечении срока годности. Карманников или курокрадов, напротив, сбрасывали в Темзу так быстро, что вороны не успевали толком их обклевать. Такая операция, видимо, происходила сейчас, потому что с башни доносился властный голос, обращённый к молодцам в рваных рубахах: «Не вздумайте трогать этого: барон Гарланд Гарландский, казнокрадство, 1707, казнь через повешение… да, вот эту можете осмотреть».

— Спасибо, сэр. — Один из молодцов ухватился за пику, аккуратно выдернул её из гнезда и развернул голову казнённого лицом к своему напарнику, который принялся ощупывать её, как френолог.

— Должна сгодиться. Вроде крепкая.

— Тащи, — распорядился стоящий внизу солдат в красном мундире.

Малый спустился по винтовой лестнице со скоростью, свидетельствующей о недюжинной силе и удали, и передал голову солдату. Тот кивнул и, сунув её под мышку, подбежал к человеку в розовом, который, взяв голову двумя руками, с криком: «Лови!» подбросил её в воздух. Даниель не видел траекторию, но мог определить её по выражениям лиц солдата и розового: напряжённое ожидание, когда голова устремилась по параболе вниз, досада, когда внизу её чуть не упустили, и шумное облегчение, когда в конце концов всё обошлось благополучно. Солдат развернулся молодцевато, как на параде, и зашагал к Большим каменным воротам с видом человека, увернувшегося от пушечного ядра.

Даниель встал на его место. Перегнувшись через парапет, он мог видеть плоскую поверхность водореза вокруг опоры: островок щебня футах в двух над водой. Двое солдат в красных мундирах руководили двумя несчастными, вокруг которых уже образовалась россыпь полуразложившихся раскуроченных голов. Эти двое работали на холоде, голые по пояс, вероятно, потому что их спины покрывали кровоточащие раны от плетей. При этом оба были молодые и крепкие — Даниель предположил, что это солдаты, наказанные за какую-нибудь провинность. Работа солдат состояла в том, чтобы ловить брошенные сверху черепа и ножовкой спиливать им верхнюю часть.

Пока Даниель смотрел, один из них закончил пилить и половинка черепа упала на камни. Солдат поднял её, осмотрел и подкинул вверх.

Человек в розовом поймал черепушку в полете и внимательно осмотрел. На учёный взгляд Даниеля, образчик был превосходен: сутуры не разошлись, кость плотная и прочная.

— Если вы говорите со мной, Даниель Уотерхауз, то я вас не слышу, — сказал розовый. — Как многие тугоухие, я научился не кричать и не повторять по многу раз одно и то же. А вот вам придётся делать и то, и другое.

Теперь Даниель сообразил, что на Бобе Шафто — армейский мундир, некогда красный, а ныне сильно вылинявший от стирки. По этому, и по тому, как аккуратно всё было заштопано, он заключил, что Боб женат.

— Абигайль здорова, спасибо, — объявил Боб, — простите, что отвечаю, не услышав вопроса — тугоухим приходится читать не только по губам, но и по глазам. А если вы не собирались про неё спрашивать, так сами виноваты.